Бумажная архитектура | Бекишевъ

Из пробоин в небе — пух и перья: серафимы, видно, гневят Бога. За кладбищем Лазаревским — поле, по полю — железная дорога, дале лес…

Туда-то и водили

бедолаг веселые чекисты. Как небытия остекленевший ужас

ныне здесь стоят цеха «красилки».

Далее — бетонные заборы — к узищу, откуда малолетки смотрят хищно, как лихие воры,

на творенья пятой пятилетки.

Водокачка, склады, гаражи, баня и котельная с трубою… Град родной, железные тяжи

повязали нас одной судьбою.

Если правда, что архитектура — музыка застывшая,

тем паче

знать хочу, где прячут партитуры

дирижеры типового счастья.

И еще. О золотом сеченье… Зодчий Шевелев глаголет тако: выверено Богом тело всяко,

всяку телу — с небом сопряженье.

Населенный пункт, как мирозданье, энтропия где царит, где сущий хаос, но сейчас я здесь воздвигну зданья: дом-цветок,

дом-птица,

дом, как парус…

Так куличик из песка дитё, изготовив, величает замком. Вот сюда бы ордер на житьё!

Всё отдал бы — ничего не жалко.

И лепил, томясь, в воображенье солнечные термы и палестры,

д ы а

ор
во
ск. где гремят оркестры, мир из света,

воздуха,

движенья.

А домой окраинами крался, как подземный житель, тёмным станом, чтоб никто вовек не догадался,

что зовут меня Огюстом Монферраном.

Гроза сбирается. Промокнут вирши наши. Давай заглянем в рюмочную, Саша, надрюмимся, у Даля это значит —

проплакаться навзрыд, как дети плачут.

Сквозь сад летит пчелиная детва — их рой бессмертный не исчезнет в персти. И мы с тобою Божьи вещества:

убудем здесь — в другом пребудем месте.

Какую форму, например, душа Из чресл исторгнувшись, имеет?

Дир туманный?

Кристалла вид, бутылки или жбана, иль то, что в миг последний надышал

на донышке граненого стакана?

Там, наверху, всё взвешено безменом и пустота в сосуде тонкостенном лишь к невесомости сподвигнет.

Облака

от наших плеч отводит чья рука?

Ударит молния! Кабриолет у врат — в дорогу! Аж искры с обода летят на парапет! К Ларисе Огудаловой за Волгу!

И деньги есть, вот счастья только нет.

В недоумении еще исчезнуть жаль, когда и день хорош, и ночка звездна. Веселья — миг, и сотня лет — печаль,

и стебенить словами невозможно…

Но что бы ни случилось — всё здесь так! Есть день и час для каждого мотива. Что вспомнится о нас? Какой пустяк?

А что душа? Душа невыразима.

На берег выйди, горсть песка возьми — и вот перед глазами мирозданье. О, если б снова стали мы детьми —

какой простор для удивленья и познанья!

Чешуйки рыбьи, ракушки, слюда, и кварц, и перламутр в прожилках тонких… Не счесть чудес намыла нам вода

Из дальних стран и из времен далеких.

И если б так, сбываясь, мысль текла по облакам, светясь в речных раздольях, и всё зависело, как пыль веков легла

вдоль линий на распахнутых ладонях, —

какие бы открылись письмена, послания с отгадкой тайны вечной, где строчка каждая хоть чуть, но продлена

судьбой твоей и жизнью скоротечной.

* * * Два стихотворения

1

Повезло ей на старости, значит, со снохою и сыном живет, а обидят, случится, — не плачет,

а на кухне сидит и поёт.

В этой песне ни складу, ни ладу,
всё здесь как-то не так, невпопад,

белы ангелы квохчут над садом, черны аггелы бочку смолят, расцветает на кладбище верба, а на облаке люди живут, паляницу пшеничного хлеба

беспризорники в торбе несут,

едет муж из германского плена, на телеге высо ?ко сидит, и по тракту чумацкому сено

золотое летит и летит.

Груба топится — варится вишня,
Внук-худышка с заедой у рта…

Вот поёт — и обида всё тише,
всё яснее детей правота.

Понимает — сама виновата, что таить ей, старухе, греха: глуповата она и бестактна

и, вдобавок, скупа и глуха.

Передумает, переиначит, ум — подводит, да сердце — не врёт. было б горе, а то вот — не плачет,

пальцы жменькой — сидит и поёт.

Может, есть в этом пенье нескладном, в светлом пенье над тихим житьём, то что люди зовут бытиём,

то, чему и названья не надо?

Может есть правота здесь повыше
торопливых и мелких забот?

Вот поёт — всё нескладней, всё тише,
и о чём уже — кто разберет…

На суржике, то бишь, на дивной смеси, хохляцких и кацапских слов и фраз чирикать начинала…

Чудный час!

К восторгу нашему,

любителей инверсий,

загадок, крестословиц и шарад… Нам, детям, и просить не надо — в лад сама вдруг заворкует, запоет: понятно всё, и всё наоборот — и буквы кувырком, как акробаты, и речь — то в рост, то как трава примята. Слова — то шествуют в обнимку, словно братья,

а то порознь стоят, как на горе распятья.

Ах, бабушка Галина Беднякова, что видела и знала ты такого,

что я хотел и не сумел спросить?..

Вот жить как спрашивал…
-Та надо, Юрка, жить… Еще вот спрашивал: «В войну варила мыло? А из чего?». «Та из того, шо было. И тямы не было, ту мутоту варить».

И мы смеялись: «Ну и пошутила!».

Твой абрикос над хаткою беленой растет ли ввысь? Пумпяночки цветут в златых венцах? А вишни? А зеленый

плющ у забора?.. Там не так, как тут?

Не там же три войны и два голодомора? Не там сиротство, смерть, беда разора? Не там у горла – полицая нож…

Не там же, нет, где ныне ты живешь?

Так много слов ты унесла с собой, как ветром пуха из херсонских плавней протокой тихой над лихой водой —

рябь терний горьких , детских упований

Но слова главного, завета дорогого не вспомнить мне, да и сестра забыла, хотя бабуля Галя Беднякова об этом только нам и говорила, прижав к себе, как бы оберегая

от ляд земных недалеко от рая.

1. …и вот уже неделю или две царит в природе некая истома… И ранним утром выходя из дома, к автобусу спеша в толпе людей, предчувствием томим, ждет поселенец грома или письма с бедой…

Хлопок дверей!

Однако не теракта, ни погрома, ни весточки… Чудак ты, ей же ей! Но с каждым днем кручина всё сильней.

В неведенье — душа тоской ведома.

2. И вот уже — тысячелетья два назад — кудельки облаков колышет небо и древнепалестинский Арафат пасет гусей или торгует хлебом. И всё бы так, но воздух напряжен, и мир вдоль кромки словно обожжен, и черепаха черепом Аллаха как артефакт торчит средь каменюг и праха. Но, впрочем, эта быль древна как небыль.

На убыль день — умолкни, кто б ты не был!

3. И вот уже арба пылит в Ефес. Храм Артемиды издали видати. В повозке — чин, посланником небес, особенной какой-то важности и стати. Да кто такой?! ? По нам — простой почтарь. Но то — сейчас, а то, вестимо, — встарь! Опасен путь от моря-окияна, и после встречи с татем ноет рана. Пустыню смертную и скальный перевал, сил не щадя, он преодолевал.

Знать, почта доставлялась там исправно.

Но поздно слишком всё, но слишком рано…

Из сна кошмарного, как пасть Левиафана, себя изьяв на треть,

в кимвал

колотит полоумный пономарь:

ВЛАДЫКЕ С ПАТМОСА ПАКЕТ ОТ ИОАННА!